Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой - Александр Анатольевич Васькин

Праздник, устроенный Мессерером для московской богемы, с высоты сегодняшнего времени тянет на пир во время чумы.

Символична и дата, на которую пришелся пожар, уничтоживший Дом актера со всей его советской богемностью, — 14 февраля 1991 года. Дом актера сгорел ровно в пятьдесят четвертый день своего рождения. Внутренние помещения выгорели полностью, а вместе с ними погиб и бесценный архив, не говоря уже о ресторане. Заново Дом актера возродился на старом Арбате уже при Ельцине, но это было совсем другое заведение — без легендарного ресторана.

В 1960-е годы возрождение пережила и кафешантанная атмосфера, пусть несколько в ином обличье, но все же случилось это в старинном кафе «Артистическое», что обосновалось в проезде Художественного театра, 6, чуть ли не с 1903 года. Советская богема называла его «Артистик», намекая на некую французскую наследственность. Вряд ли можно найти более намоленное место, ведь кафе располагалось в двух шагах от МХАТа. Похоже, что они и родились почти в одно и то же время, ибо не могли жить друг без друга: театр без кафе, а кафе без театра. А как иначе — принять на грудь перед спектаклем сам Бог велел. Ходульные пьесы советских драматургов играть на трезвую голову было весьма трудно. И поэтому сюда с удовольствием заглядывали корифеи-мхатовцы — по-гусарски опрокинуть у стойки полтишок коньячку «как обычно». Был такой случай после войны. Алексей Грибов, игравший Ленина в «Кремлевских курантах», не успел совершить ритуальное возлияние до спектакля и в антракте смело отправился в «Артистическое». Появление живого Ильича на улице произвело неизгладимый эффект на прохожих — Грибов-то был в гриме. А вот многоопытная буфетчица в кафе не смутилась пьющему армянский коньяк вождю мирового пролетариата: и не такое видела!

Состав публики, отдыхавшей в кафе, определялся его местоположением, просиживала здесь свою стипендию и подрастающая актерская смена из Школы-студии при МХАТе (беря пример с мастеров), а с ними и питомцы Московского университета. В кафе был и свой питомец — огромный черный кот, разгуливавший по залу, то и дело залезавший на колени к некоторым посетителям, из чего напрашивался вывод, что они здесь не впервой и усатый им доверяет. В народе кафе называли «У кота».

Здесь в конце 1950-х годов состоялось одно из первых выступлений Булата Окуджавы — факт сам по себе поразительный, ибо для любых концертов в общественных местах либо точках общественного питания требовалось разрешение цензуры, строго следившей за репертуаром. «Устроить публичный концерт поэта и певца, о котором главная комсомольская газета страны только что опубликовала задушевно-разоблачительную статью! Чью непривычную фамилию эстрадные пародисты назойливо и незатейливо рифмовали со словом “Ржавый”! Бесконтрольная художественная инициатива, донеси о ней кто-нибудь, наверняка не осталась бы без последствий. Как ни странно, не донесли… На дверях кафе в тот вечер вывесили уклончивую, но привычную публике табличку: “Закрыто на мероприятие”… В ногах у поэта стоял огромный студийный магнитофон, старомодный даже по тем временам, неподъемный даже на вид», — вспоминал Анатолий Макаров. Запись концерта в кафе на пленку и возможность ее копирования создавали ощущение независимости и безнаказанности. Вслед за Окуджавой выросла плеяда бардов, чьи песни переписывали друг у друга. Так магнитофон стал инструментом распространения внутренней свободы.

В это же время в кафе приходил Владимир Высоцкий, учившийся в Школе-студии при МХАТе, напротив. Друг его студенческой юности Георгий Епифанцев рассказывал о несостоявшемся знакомстве с первым космонавтом планеты, приходившим в «Артистическое» вместе с другими космонавтами: «Я много раз говорил Высоцкому: “Давай подойдем к Гагарину, чокнемся с ним, чтобы потом детям рассказывать, что мы с Гагариным знакомы”. Но Высоцкий каждый раз меня останавливал, говорил: “Жора, опять твои кубанские замашки! Ты так сообрази, на что ты замахиваешься?” Ну, действительно, это неудобно, неинтеллигентно — подойти к человеку, когда он ест, — навязываться».

С начала 1960-х годов «Артистическое» превратилось из сугубо театрального в истинный клуб всех искусств, собиравший за свои столики не только актеров-выпивох, но и художников, музыкантов, писателей. Ни дать ни взять — парижское богемное кафе, «праздник, который всегда с тобой», где с утра до вечера пили кофе, курили, спорили до посинения представители молодой и смелой поросли несоветского искусства. «Весной 60-го там было шумно и весело. Тогда еще не приходило в голову, что это и есть московский Монпарнас и что молодежь, наполнявшая его, была ничем не хуже парижской. Население “Артистички” было пестрым и молодым. Актеры юного “Современника” Табаков, Заманский, Невинный, Валя Никулин, журналисты Свободин, Моралевич, Смелков, театральные критики Уварова, Асаркан, художники Соболев и Соостер, скульптор Неизвестный, всякая другая окололитературная публика и, конечно, девочки, прибившиеся к этому веселому богемному гнезду. Пересаживаясь от столика к столику с вечным кофе и бутербродами, шумно встречая приходящих, бесконечно рассказывая новости, анекдоты, делясь идеями и просто флиртуя, здесь проводили дни, писали рецензии, задумывали и тут же набрасывали эскизы, примерялись к новым ролям», — вспоминает Брусиловский.

В приведенной цитате много известных фамилий, но есть одна, пройти мимо которой нельзя — местный гений Соболев по прозвищу «Трубка» (он набивал ее табаком). «Шевелюра курчавых седоватых волос, пышные усы, вечная попыхивающая трубка, иронический прищур глаз» — таким рисуют современники образ главного художника журнала «Знание — сила» Юрия Нолева-Соболева, сумевшего придать «Артистическому» абсолютно новое значение, превратив его в оригинальную галерею авангардного искусства, где выставлялись его коллеги и друзья. Несмотря на странное название, журнал «Знание — сила» пользовался необыкновенной популярностью, сила которой была не в знании, а в интересе к современной живописи, никак не соответствующей канонам соцреализма. В «Артистическом» собирались те, чьи работы публиковались в журнале, кого ныне кличут классиками авангарда, — Юло Соостер, Илья Кабаков, Эрнст Неизвестный, Виктор Пивоваров, Борис Жутовский, Владимир Янкилевский.

Как и знаменитый художник Анри де Тулуз-Лотрек, Нолев-Соболев с детства был инвалидом (последствия перенесенного полиомиелита), ходил с палочкой либо на костылях, но женщин это не смущало. Его коллега Лев Смирнов назвал Нолева-Соболева «по-настоящему собирательно-парижским художником (в тогдашнем московском представлении, это 1960–1961 годы)». А ведь многие из завсегдатаев кафе никогда и не бывали во Франции, тем не менее для них «Нолев-Соболев в уже осознавшем себя парижской Ротондой кафе нес миссию арт-акцента. Ярко выраженная инвалидность только украшала его богемный облик, его костыли всегда стояли на видном месте у столика, он сидел всегда прямо у входа, в углу у большого окна-витрины — главной достопримечательности кафе, выглядел мастито-мрачным, важно-безапелляционным. Он напоминал (но только внешне) главный персонаж пьесы Сарояна “Время нашей жизни”, который тоже инвалид и тоже непрерывно сидит в кафе и режиссирует окружающей суетой в ожидании своего часа (пьеса тогда только что была переведена и ее бестиражное издание Всероссийского театрального